Советская поэзия. Том второй

Вечеров моих школьных девушки

тащат сумки, бредут усталые,

дома дети, заботы семейные,

тяжесть буден на плечи легла.

Встретишь изредка одноклассника,

на макушке лысина светится.

Малый гордый был и уверенный,

а ведь сколько сбил каблуков.

Не заметил — а лет прибавилось,

не заметил — а дело к старости,

дети выросли, время катится,

что поделаешь? — годы идут.

Споры, свары и неурядицы,

деньги, глупые подозрения.

Где же синяя птица юности?

Улетела юность искать.

Рано, рано оружие складывать,

туфли стоптанные разыскивать.

До зимы еще время немалое,

все заветное — впереди.

Смех храните, в глазах сверкающий,

до последнего вальса щемящего,

школьный вечер храните и девушек,

все, что было единственный раз.

Снегопады, снегопады,

белый свет заволокло,

неба гулкие громады,

как зеленое стекло.

Стынет иней млечно-синий,

белым следом блещет мгла,

из-за льдистых дышит линий

жажда слова и тепла.

Толпы звезд мигают чудно, —

То ли знанье? то ль вопрос?

Кто ответит? Как безлюдна

даль земли, когда мороз.

Только скрежет взлета в холод

перережет неба мглу, —

там сиротство, вечный голод

этой жизни по теплу.

Смутный вешний дух отрады

ищет к нам следы колес.

Снегопады, снегопады

ненадолго, но всерьез.

Во Вселенной

отдаляются галактики друг от друга.

Ежеминутно, ежесекундно

они уносятся вдаль от своих собратьев

к бесконечному горизонту,

который так далеко, что даже луч не вернется.

Так исчезают галактики

почти со скоростью света

и невозвратно.

Миллион мирозданий

удаляется, чтоб не вернуться обратно.

И успеешь ли ты

взглядом или стеклом голубым

уловить на прощанье хотя бы одно мироздание

перед тем, как оно насовсем

исчезнет за темной чертой бесконечности?

Видите —

вот оно, время,

за которое люди готовы отдать

три последние капли крови и

бессмертную душу.

Вот оно тикает.

Я день изо дня

пропадаю в чужом времени,

вечно в котором времени нет.

Часы, как куры, клюют секунды,

и волосяные пружинки в сумерки,

как паутина, заткут мне глаза.

Не будьте ребячливы —

поверьте, часы — не игрушки,

у них своя частная жизнь,

и, как у сердец, свое счастье.

И они боятся безвременья.

Знаете, часы на башне боятся удара,

я их должен лечить в тяжелые дни,

иначе — пробьет их час.

Как-то вечером на исходе лета,

когда тучи никак не могли разрешиться громом

и перехаживали с ним пятый час сверх срока,

мне пришлось двенадцать раз взбираться на башню,

чтобы выходить их.

А вы говорите — колесики.

Но порой ни к чему машинное масло,

хватает вздоха сочувствия и доброго слова.

К ним особенно чутки

большие часы на башне.

И не усмехайтесь, пожалуйста,

щербатыми зубками перфокарт.

Время было задолго до счетных машин,

и если вам недосуг вспомнить об этом,

то лучше оставьте нас.

В добрый час!