Советская поэзия. Том второй

В моей крови гудит набат веков,

Набат побед и горьких потрясений!

И знаю я — до смерти далеко.

И вновь зову веселье в час весенний…

Бывает так, что белый свет не мил.

Но вот

В полях последний лед растаял.

И я окно распахиваю в мир

И календарь моей весны листаю…

В тот календарь,

Что весь пропах листвой,

Характер вписан строчкой голубою.

В характере моем —

И озорство,

И выдержка солдата перед боем…

Я слышу —

Соловьи росу клюют.

И солнце поднимается все выше.

За сотни верст

Я в это утро слышу:

Опять на взгорье петухи поют.

За сотни верст…

Идут девчата вновь

Встречать зарю, что встанет над деревней.

О, как у них течет по жилам кровь!

Точь-в-точь как сок по молодым деревьям.

Идет весна!

И, душу веселя,

Зеркальными играет лемехами.

И весело

Вращается Земля —

С девчатами,

С ручьями,

С петухами!

Проходят годы, как проходит лето…

Пылит заря рябиновой пыльцой.

И падают в холодные рассветы

Листы берез, омытые росой.

И на душе печально и тоскливо.

Наверно, оттого,

Что над рекой

Одна, как прежде, остается ива

С невысказанной вечною тоской.

По ком она печалится, тоскует?

Что снится ей, когда темным-темно?…

Река молчит.

Кукушка не кукует.

И журавли отчалили давно.

Тоскует ива

И к земле клонится,

Все ищет что-то, глядя в тишину.

И не с кем ей печалью поделиться,

И не с кем ждать далекую весну.

И так всегда.

Проходит год за годом.

Столетия вот так же протекли.

И неизменно

Русская природа

Хранит печаль тоскующей земли.

Печаль

По всем скорбящим

И ушедшим

В безвестную рябиновую даль…

Как не понять, о чем береза шепчет, —

Ей тоже не с кем разделить печаль.

Как не понять, о чем леса тоскуют,

О чем молчит холодная река?!

Но не найти мне родину другую,

Где бы печаль

Была вот так легка.

Легка,

Как лист, сорвавшийся с березы,

Чиста,

Как синь росинок на листах.

И не беда,

Что я роняю слезы,

Невидимые в дальних городах.

Я помню сожженные села

И после победного дня

Пустую,

Холодную школу,

Где четверо, кроме меня.

Где нам однорукий учитель

Рассказывал про Сталинград…

Я помню

Поношенный китель

И пятна — следы от наград.

Он жил одиноко, при школе.

И в класс приходил налегке.

И медленно

Левой рукою

Слова

Выводил

На доске.

Мелок под рукою крошился.

Учитель не мог нам сказать,

Что заново с нами

Учился

Умению ровно писать.

Ему мы во всем подражали,

Таков был ребячий закон.

И пусть мы неровно писали,

Зато мы писали, как он.

Зато из рассказов недлинных

Под шорох осенней листвы

Мы знали

Про взятье Берлина

И про оборону Москвы.

В том самом году сорок пятом

Он как-то однажды сказал:

— Любите Отчизну, ребята. —

И вдаль, за окно, указал.

Дымок от землянок лучился

Жестокой печалью земли.

— Все это, ребята, Отчизна.

Ее мы в бою сберегли…

И слово заветное это

Я множество раз выводил.

И столько душевного света

Я в буквах его находил.

А после —

Поношенный китель

Я помню, как злую судьбу.

Лежал в нем

Мой первый учитель

В некрашеном светлом гробу.

Ушел, говорили, до срока,

Все беды теперь — позади.

Рука его

Так одиноко

Лежала на впалой груди!

И женщины громко рыдали.

И помню, как кто-то сказал:

— Медалей-то, бабы, медалей!

Ить он никогда не казал…

Могилу землей закидали.

И после

В военкомат

Огромную пригоршню сдали

Достойных солдата наград.

Мой первый учитель!

Не вправе

Забыть о тебе никогда.

Пусть жил ты и умер — не в славе,

Ты с нами идешь сквозь года.

Тебе я обязан тем кровным,

Тем чувством, что ровня судьбе.

И почерком этим неровным

Я тоже обязан тебе.

Тебе я обязан

Всем чистым,

Всем светлым,

Что есть на земле,

И думой о судьбах Отчизны,

Что нес ты на светлом челе!