Советская поэзия. Том второй

Не привез я таежных цветов —

извини.

Ты не верь,

если скажут, что плохи

они.

Если кто-то соврет,

что об этом читал…

Просто,

эти цветы

луговым не чета!

В буреломах,

на кручах

пылают, жарки,

как закат,

как облитые кровью желтки.

Им не стать украшеньем

городского стола.

Не для них

отшлифованный блеск хрусталя.

Не для них!

И они не поймут никогда,

что вода из-под крана —

это тоже вода…

Ты попробуй сорви их!

Попробуй сорви!

Ты их держишь,

и кажется,

руки в крови!..

Но не бойся,

цветы к пиджаку приколи…

Только что это?

Видишь —

лишившись земли,

той,

таежной,

неласковой,

гордой земли,

на которой они

на рассвете взошли,

на которой роса

и медвежьи следы, —

начинают стремительно вянуть

цветы!

Сразу гаснут они!

Тотчас гибнут они!..

Не привез я

таежных цветов.

Извини.

Я действительно подкуплен.

Я подкуплен.

Без остатка.

И во сне.

И наяву.

Уверяют советологи:

«Погублен…»

Улыбаются товарищи:

«Живу!..»

Я подкуплен

ноздреватым льдом кронштадтским.

И акцентом коменданта-латыша.

Я подкуплен

военкомами гражданской

и свинцовою водою Сиваша…

Я еще подкуплен снегом

белым-белым.

Иртышом

и предвоенной тишиной.

Я подкуплен кровью

павших в сорок первом.

Каждой каплей.

До единой.

До одной.

А еще подкуплен я костром.

Случайным,

как в шальной игре десятка при тузе.

Буйством красок Бухары.

Бакинским чаем.

И спокойными парнями с ЧТЗ…

Подкупала

вертолетная кабина,

ночь

и кубрика качающийся пол!..

Как-то женщина пришла.

И подкупила.

Подкупила —

чем? —

не знаю

до сих пор.

Но тогда-то жизнь

я стал считать по веснам.

Не синицу жду отныне,

а скворца…

Подкупила дочь

характером стервозным, —

вот уж точно,

что ни в мать и ни в отца…

Подкупил Расул

насечкой на кинжале.

Клокотанием —

ангарская струя.

Я подкуплен и Палангой,

и Кижами.

Всем, что знаю.

И чего не знаю

я…

Я подкуплен зарождающимся словом,

не размененным пока на пустяки.

Я подкуплен

Маяковским и Светловым.

И Землей,

в которой сбудутся стихи!..

И не все еще костры отполыхали.

И судьба еще угадана не вся…

Я подкуплен.

Я подкуплен с потрохами.

И поэтому купить меня

нельзя.

На Земле

безжалостно маленькой

жил да был человек маленький.

У него была служба

маленькая

и маленький очень портфель.

Получал он зарплату

маленькую.

И однажды

прекрасным утром

постучалась

к нему в окошко

небольшая —

казалось —

война…

Автомат ему выдали маленький,

сапоги ему выдали маленькие,

каску выдали маленькую

и маленькую —

по размерам —

шинель.

…А когда он упал —

некрасиво, неправильно —

в атакующем крике

вывернув рот,

то на всей земле

не хватило мрамора,

чтобы вырубить парня

в полный

рост!

— Отдать тебе любовь?

— Отдай!

— Она в грязи…

— Отдай в грязи!..

— Я погадать хочу…

— Гадай.

— Еще хочу спросить…

— Спроси!..

— Допустим, постучусь…

— Впущу!

— Допустим, позову…

— Пойду!

— А если там беда?

— В беду!

— А если обману?

— Прощу!

— «Спой!» — прикажу тебе…

— Спою!

— Запри для друга дверь…

— Запру!

— Скажу тебе: убей!..

— Убью!

— Скажу тебе: умри!..

— Умру!

— А если захлебнусь?

— Спасу!

— А если будет боль?

— Стерплю!

— А если вдруг — стена?

— Снесу!

— А если — узел?

— Разрублю!

— А если сто узлов?

— И сто!..

— Любовь тебе отдать?

— Любовь!..

— Не будет этого!

— За что?!

— За то, что

не люблю рабов.

Был он рыжим,

как из рыжиков — рагу.

Рыжим, словно апельсины на снегу.

Мать шутила,

мать веселою была:

«Я от солнышка сыночка родила!..»

А другой был черным-черным у нее.

Черным,

будто обгоревшее смолье.

Хохотала над расспросами она,

говорила:

«Слишком ночь была черна!..»

В сорок первом,

сорок памятном году

прокричали репродукторы беду.

Оба сына, оба-двое, соль Земли —

поклонились маме в пояс.

И ушли.

Довелось в бою почуять молодым

рыжий бешеный огонь

и черный дым,

злую зелень застоявшихся полей,

серый цвет прифронтовых госпиталей.

Оба сына, оба-двое, два крыла

воевали до победы.

Мать ждала.

Не гневила,

не кляла она судьбу.

Похоронка

обошла ее избу.

Повезло ей.

Привалило счастье вдруг.

Повезло одной

на три села вокруг.

Повезло ей.

Повезло ей!

Повезло! —

Оба сына

воротилися в село!

Оба сына.

Оба-двое.

Плоть и стать.

Золотистых орденов не сосчитать.

Сыновья сидят рядком — к плечу плечо,

Руки целы, ноги целы — что еще?

Пьют зеленое вино, как повелось…

У обоих изменился цвет волос.

Стали волосы

смертельной белизны!

Видно, много

белой краски

у войны.