Все обо всем. О мировой судьбе.
О будущем. Да с пышным караваем.
А что мы знаем сами о себе?
Себя мы от самих себя скрываем.
Как смею жить, не разорвав кольца,
С не усыпленной совестью и с жаждой?…
Сказать хотя б себе, но до конца,
Чтоб, вздрогнув, о себе подумал каждый.
Песок остылый, бледный, с пятнами следа.
Плывущая широко рдяная вода.
Сердца листвы кувшинок с золотым окном.
Туман зари с береговым огнем.
Стога, как хаты, крытые соломой, —
По пояс в белом. Конь соловый —
По брюхо в рогозе, стоит, не ест.
Лоза обвисла от росы. С метлою шест.
Леса — как вкопанные, с дымом, с голосами —
Перед глазами всё, перед глазами.
Pix чую, чую, чую как людей я,
Не без причин вздыхатель, не пострел…
Никто не видит, как я молодею.
Все замечают, как я постарел.
В колючках, в вербах выгона лоскут,
С речушкою, с утятами, с грачами,
Где комары да мошки мак толкут,
Косыми освещенные лучами.
Подсолнух заслонил калитку в сад,
И малыши его столпились около.
Порозовели стены белых хат,
И розовым отсвечивают стекла.
Перед зеленым омутом окна
Поблескивает темень спелых вишен.
На всем заря невидная видна.
Всему ее неслышный голос слышен.
Былое ль перед будущим в долгу?
Тоска ль без слез? Любовь ли без ответа?…
Костер бездымный светел на лугу,
Как половина солнца с краю света.
Люблю —
И боль моя, и жизнь моя полна.
И я смотрю с небес на все земное.
Люблю —
И след твой чистый, как луна.
И тень моя не гонится за мною.
Как медлит реактивный, накренясь,
Как долго блики на крыле меняет.
Как мелко все, что нас разъединяет.
Как крупно все, что породнило нас.
А море из глубин мерцает дном.
А горы с высоты дробнее кочек.
А звезды загораются и днем.
А солнце светит на земле и ночью.
Тоне
Не жизнь прожить, а поле перейти…
Но поле, поле, отчего ж так мало
Жизнь в годы бедствий сердце понимало?
И ты меня за все, за все прости,
Судьба моя, несладкая отрада,
Единственный тревожный мой покой.
Но никакой другой мне и не надо,
И нет другой на свете никакой.
С неведеньем большого ожиданья,
С не праздничностью позднего свиданья,
Прости, что не таким, как ожидала, —
Таким, как есть, меня ты увидала.
Что в горе ты не опустила руки
И голову в беде не уронила.
Что жили от разлуки до разлуки,
Что сына без меня ты хоронила.
И те, как кровь и как заря, цветы,
Что принесла на свежий холмик ты.
И все в глазенках черных наяву
Я утреннюю вижу синеву.
Прости — и сны мне новые навей.
Я теми — помнишь? — сколько лет живу,
Прости — что меньше знаю сыновей,
Что часто ревновал тебя, родную,
И что теперь — все реже я ревную,
Все чаще матерью тебя зову.
За скрытность скорби и невидность слез,
За то,
Что столько сил твоих унес,
Что надо было поле перейти,
Где столько павших,
Жизни не узнавших,
И что другого не было пути
У нас,
Так долго, трудно отступавших,
Но победивших все-таки…
Прости.
Матери моей Екатерине
Ивановне Ковалевой (Худояровой)
А думал я,
Что как увижу мать —
Так упаду к ногам ее.
Но вот,
Где жгла роса,
В ботве стою опять.
Вязанку хвороста межой она несет.
Такая старая, невзрачная на вид,
Меня еще не замечая, вслух,
Сама с собой о чем-то говорит.
Окликнуть?
Нет, так испугаю вдруг.
…Но вот… сама заметила…
Уже,
Забыв и ношу бросить на меже,
Не видя ничего перед собой,
Летит ко мне:
— Ах, боже, гость какой!
А я,
Как сердце чуяло,
В лесу
Еще с утра спешила все домой…
— Давай, мамуся, хворост понесу. —
И мать заплакала, шепча:
— Сыночек мой! —
С охапкой невесомою в руках,
Близ почерневших пятнами бобов,
Расспрашиваю я о пустяках:
— Есть ли орехи?
Много ли грибов? —
А думал
Там,
В пристреленных снегах,
Что, если жив останусь и приду, —
Слез не стыдясь,
При людях,
На виду,
На улице пред нею упаду.
Белы от инея, как выбелены мелом мы.
Всю ночь телами греем валуны.
Какими оказались неумелыми
В начале не игрушечной войны.
Не наступать, а каждый шаг отстаивать,
И не на их, а на своих снегах.
Своим теплом на сопках лед оттаивать.
Носить свой сон по суткам на ногах.
Пока вооружимся и научимся —
И все припомним им на их полях, —
О, сколько мы натерпимся, намучимся,
И скольким лечь на подступах, в боях.
Б.Н. Яковлев. Транспорт налаживается. 1923