Советская поэзия. Том второй

Где ливень бьет крутые волны

Всю ночь глухую напролет,

Седые тучи ветер гонит,

Кусты боярышника гнет.

В разливе пажити гречишной

Дорог теряются мосты,

Промокший клен теряет листья,

Чтоб вновь весною расцвести.

И только сосны в небе машут,

Как прежде, крыльями ветвей.

Я вам клянусь, холмы и пашни,

И лес, и горы, и ручей,

И вам, плоды садов багряных,

И вам, девичьи сны берез, —

Мою любовь дожди забрали,

Чтобы вернуть с приходом гроз.

Грохочут взрывы из-за гор,

Клубится мгла долин.

Идет в Астурию^{11} шахтер,

Старик шахтер один.

Он в сердце свой завет хранит,

Как гордый Прометей^{12},

А в пояс динамит зашит

На тысячу смертей.

И песня, правды не тая,

Несется в тишине:

— Трансваль, Трансваль, земля моя,

Ты вся горишь в огне!

Тропа, и луг, и дол — кругом

Все выжжено твое,

Пылает небосвод огнем,

В огне твое жилье.

Поникла рощица, мертва,

Где мертвым лег патруль,

И плачут камни и трава

Под градом вражьих пуль.

Нависли тучи, скорбь тая,

Но слышно в тишине:

— Трансваль, Трансваль, земля моя,

Ты вся горишь в огне!

Конец скитаний и дорог.

Но дом родной затих,

И ветхий горбится порог:

— Нет сыновей твоих.

Вдали опять рокочет бой

И небосвод горит,

И вот, беседуя с тобой,

Расскажет инвалид:

Когда, куда они ушли,

Куда пошли полки,

Куда знамена понесли

Сыны твои, сынки.

Твой средний сын — одна ж семья! —

Полег в чужой стране.

— Трансваль, Трансваль, земля моя,

Ты вся горишь в огне!

А самый младший мальчик твой

Уплыл в советский край,

Где хлеб, и счастье, и покой.

— Испания, прощай!

А пятеро других, как ты,

Выносят динамит,

А пятеро на все фронты

Идут, где бой гремит;

Они во имя дней иных

Проложат новый путь.

И не смирить железом их

И смертью не согнуть!

Они в ущельях наших гор,

Над смертной мглой долин,

За ними в бой идет шахтер,

Старик шахтер один.

И песня у него своя,

Слыхали, может быть?

Испания, Испания,

Должна ты победить!

Июльский день на перекрестке

Присел и загляделся в дали.

А босоногие березки

О синем вечере мечтали.

Им вечер обещал обновы,

Какие могут лишь присниться:

На ветки — бархата цветного,

На листья — расписного ситца.

Но вечер в клуб забрел колхозный,

Где пели «Горлицу» шоферы,

И всех девчат порою поздней

Повел в заречные просторы.

И там, над речкой, у откоса,

Красавицам дарил подарки:

Сиреневые ленты в косы

И голубые полушалки.

Все видел день на перекрестке

(Свидетель важный в самом деле).

Да босоногие березки,

Да все шоферы из артели.

Степной рыжехвостой лисицей огни замаячили в поле.

Орда отступала на полдень, кольцом замыкала тугим.

Сирко Никодим, закручинясь, почуял суровую долю, —

Грицка Сагайдака единый и верный навек побратим!

Ремнем сыромятным скрутили, в колодки забили — готово!

Рубаха линялая — в клочья, беда за плечами и смерть!..

Запел бы казак на прощанье — нашлось подходящее слово, —

Да трубы ревут за горою, литавров рассыпалась медь.

Родная его Украина за полем багровым лежала,

В низовье орлы откликались, в дыму исчезал окоем.

Так что ж, что приставили к горлу копья востроносое жало, —

Сирко, умирая, услышит, как черти завоют по нем!

Поминки богатые будут, сберутся товарищи в гости,

Закурят казацкие трубки — похода далекого знак,

И, может, в степи, при дороге, найдут Никодимовы кости

И горестно на пепелище заплачет седой Сагайдак!

Бронзовый памятник, сад мой новый,

Яблоня в тихом саду цветет…

Все отпылало в дали багровой:

Битвы, побоища, кровь и пот.

Но сберегает нам память наша

Воспоминание о прожитом.

Лето цветет. Поднялась ромашка.

Белой гречихи море кругом.

Дети щебечут. Седеет мята,

И серебрится полынь-трава.

Сколько замучено и распято,

Знает земля, как старуха вдова,

Знают поля под закатом багровым,

Камень истертых ногами плит,

Бронзовый памятник в сквере новом,

Где безымянный боец зарыт.

Комсомольский билет мой лежит на столе,

Двадцать лет я хожу с ним по этой земле.

В нем, как в маленьком зеркале, отражены

Зори мирных работ и зарницы войны:

Крутит ночь фронтовая метелью своей,

Светит ночь Днепрогэса сквозь зелень ветвей.

Ленин дал нам тебя — он для новых побед

Закалил твою славу, согрел твой расцвет.

Я работал и рос, и в жестоком бою

Я сберег свой билет, словно совесть свою,

Для великого братства отчизны моей,

Для идущих на смену нам наших детей,

Для грядущих времен и грядущих работ,

А придется в поход — снова выйдем в поход,

Чтоб с тобою, как с правдой, всегда быть в пути,

Чтоб тебя, словно жизнь, в коммунизм привести,

Комсомольский билет мой!

Первый гром ударил над Подолом

Залпами из тучи грозовой,

Прокатился рокотом тяжелым,

Стрелами пронесся над травой,

Синим светом озарил криницы,

Молодыми смолками запах,

И полет железной колесницы

Видели в синеющих степях.

Как пылали алые косынки

Над раздольем освеженных нив,

Как летели кони в поединке,

Молниями гривы озарив!

Перелески, и луга, и хаты,

И пшеницы буйной торжество, —

Все за громом мчалось, как солдаты.

Под багряным знаменем его!

Рано утром расставанье.

Что же, — сердца не печаль!

Свежий ветер на прощанье

Полетит с тобою вдаль.

Будут ночи всё теплее,

Фронтовым вестям салют,

Вспыхнут маки, заалеют, —

Лишь тебя не будет тут,

Лишь за облаком косматым,

Там, далёко, на войне,

В блиндаже простым солдатом

Ты опять приснишься мне.

Пушка бьет протяжно, тяжко,

Спят бойцы, — устали днем, —

Ты в шинели нараспашку

Все сидишь над огоньком

И не знаешь, что от муки,

Побеждая смерть и кровь,

Там тебя в часы разлуки

Бережет моя любовь.

Как на вечеринке в отчем доме,

Я ее услышал здесь, вдали…

Негров двое в поле, в Оклахоме,

Нашу песню милую вели.

И она огнем легла на душу,

Цветом, что над речкой нависал,

Негров двое славили Катюшу,

Ту, что Исаковский написал.

Как она пришла за океаны

Сквозь фронты и тяготы боев?

Может, наши парни-капитаны

Завезли в Америку ее?

Или, может, шторма вал кипучий

Кинул в чужедальние поля?

И она стоит теперь на круче,

Бедным неграм душу веселя

Белым платьем, синим-синим взором

И любовью в май наш золотой,

Шепотом березок белокорых,

Выросших в Смоленщине родной.

Мне тогда раскрылись за горою

Юности далекие пути,

И тогда нас в поле стало трое

В дружбе братской песню ту вести.

И она тем неграм пала в душу.

Разбивала рабство и обман.

«Выходила на берег Катюша

За Великий Тихий океан!»

Нет зависти моей к душе убогой,

К духовно нищим в сонной тишине.

Пускай они завидуют дорогам,

Тревогам тем, что жизнь судила мне.

Ничто в речах ничтожных их не ново,

И не проникнет речь их в грудь мою, —

Нет, моему завидовать им слову,

Что радостью иль горем обовью.

Владеть им научила мать родная,

Вдохнула силу, и я сильным стал,

Чтоб из него я, искры высекая,

На пятаки его не разменял.

Солнцем согретый, дождями сеченный,

Вскормленный хлебом

Черство-суровым,

Ты меж людьми проходишь, помеченный

Счастьем и горем —

Старым и новым.

Много сбылось, что было загадано,

Многое осуществилось воочью,

Только в лице отпечатался рядом

Отсвет двоякий —

Солнца и ночи,

Отсвет тревоги

Вместе с любовью,

Отзвук исканий

И отсвет боя,

Грусть затаенная кроется в слове,

Смехом ребячьим ходит с тобою.

Шепчут: не жизнь у него — картиночка!

Шепчут: в сорочке родился малый!

Только не знают, что та холстиночка

В дальней дороге

Истлела, пожалуй.

Ты приходишь ко мне

не однажды, не дважды

Рассказать о страданье,

подспудном и скованном,

Как вставал ты в ряды

запорожцев отважных,

Как росло твое сердце

с Шекспиром, с Бетховеном.

Ты приходишь с кипучими

черными тучами,

С кандалами неволи,

С крепостными, с мадоннами,

и с шипами колючими,

И с жуками над вишнями в поле.

И кричит Железняк

огневыми устами

С голытьбою своею,

И бредут неофиты, склонясь под крестами,

По тропе Прометея.

Все твое — все с тобою,

от травки до нации,

От рыданий до взрыва,

И двадцатого века манифестации —

Молодости призывы.

Все твое — все с тобою,

как солнце с водою,

Как вовек и не снилось:

Грозы Африки, громы Азии

В мудром взоре твоем отразились!

Все твое —

с переплесками, снами туманами,

С дымкой росной апреля:

За страны твоей меридианами —

Твои дали зардели!

Дали медные и лиловые,

Будто сизые маки,

Где за Африку бьются новые

Юные гайдамаки,

Где в руках твоих, меж невзгодами,

Зеленеет планета,

Не подкуплена и не продана,

Вся — как совесть поэта!

Ее не купишь цветом провесен,

Ни горлом не возьмешь, ни чином.

Поэзия ведь — дело совести,

с ней не играют беспричинно.

Не знает старости такая

И на челе не ставит даты,

Побегом новым прорастая,

Стоит извечно возле хаты.

Не песенными переливами —

Тяжелой кровью сердце крушит,

Сверкнет крылом своим малиновым

И то ль обнимет, то ль задушит…