Советская поэзия. Том второй

Туманы тают. Сырость легкая,

И, ежась, вздрагивает сад.

Росинки падают неловкие.

Заборы влажные блестят.

Еще лежит на травах изморось,

Не шелохнется речки гладь.

И вся природа словно выспалась

И только ленится вставать.

Я люблю тебя, Жизнь,

Что само по себе и не ново.

Я люблю тебя, Жизнь,

Я люблю тебя снова и снова.

Вот уж окна зажглись,

Я шагаю с работы устало.

Я люблю тебя, Жизнь,

И хочу, чтобы лучше ты стала.

Мне немало дано:

Ширь земли и равнина морская,

Мне известна давно

Бескорыстная дружба мужская.

В звоне каждого дня

Как я счастлив, что нет мне покоя!

Есть любовь у меня,

Жизнь, ты знаешь, что это такое.

Как поют соловьи,

Полумрак, поцелуй на рассвете.

И вершина любви —

Это чудо великое — дети!

Вновь мы с ними пройдем

Детство, юность, вокзалы, причалы.

Будут внуки потом,

Все опять повторится сначала.

Ах, как годы летят,

Мы грустим, седину замечая.

Жизнь, ты помнишь солдат,

Что погибли, тебя защищая?

Так ликуй и вершись

В трубных звуках весеннего гимна!

Я люблю тебя, Жизнь,

И надеюсь, что это взаимно!

Я был суров, я все сгущал

И в дни поры своей весенней

Чужих ошибок не прощал

И не терпел сторонних мнений.

Как раздражался я порой,

Как в нелюбви не знал покоя!

Сказать по совести, со мной

Еще случается такое.

Но, сохраняя с прошлым связь,

Теперь живу я много проще:

К другим терпимей становясь,

К себе — взыскательней и жестче.

Под взглядом многих скорбных глаз,

Усталый, ветром опаленный,

Я шел как будто напоказ

По деревушке отдаленной.

Я на плечах своих волок

Противогаз, винтовку, скатку.

При каждом шаге котелок

Надсадно бился о лопатку.

Я шел у мира на виду —

Мир ждал в молчанье напряженном:

Куда сверну? К кому зайду?

Что сообщу солдатским женам?

Пусть на рассвете я продрог,

Ночуя где-нибудь в кювете,

Что из того! Я был пророк,

Который может все на свете.

Я знал доподлинно почти,

Кто цел еще, а с кем иное.

И незнакомые в пути

Уже здоровались со мною.

А возле крайнего плетня,

Где полевых дорог начал Од

Там тоже, глядя на меня,

В тревоге женщина стояла.

К ней обратился на ходу

По-деловому, торопливо:

— Так на Егоркино пройду?

— Пройдете, — вздрогнула. — Счастливо.

Поспешно поблагодарил,

Пустился — сроки торопили…

— Ну что? Ну что он говорил? —

Ее сейчас же обступили.

Трус притворился храбрым на войне,

Поскольку трусам спуску не давали.

Он, бледный, в бой катился на броне,

Он вяло балагурил на привале.

Его всего крутило и трясло,

Когда мы попадали под бомбежку.

Но страх скрывал он тщательно и зло

И своего добился понемножку.

И так вошел он в роль, что наконец

Стал храбрецом, почти уже природным.

Неплохо бы, чтоб, скажем, и подлец

Навечно притворился благородным.

Скрывая подлость, день бы ото дня

Такое же выказывал упорство.

Во всем другом естественность ценя,

Приветствую подобное притворство!

Гудок трикратно ухает вдали,

Отрывистый, чудно касаясь слуха.

Чем нас влекут речные корабли,

В сырой ночи тревожа сердце глухо?

Что нам река, ползущая в полях.

Считающая сонно повороты, —

Когда на океанских кораблях

Мы познавали грозные широты!

Но почему же в долгой тишине

С глядящей в окна позднею звездою

Так сладко мне и так тревожно мне

При этом гулком звуке над водою?

Чем нас влекут речные корабли?

…Вот снова мы их голос услыхали.

Вот как бы посреди самой земли

Они плывут в назначенные дали.

Плывут, степенно слушаясь руля,

А вдоль бортов — ночной воды старанье,

А в стороне — пустынные поля,

Деревьев молчаливые собранья.

Что нас к такой обычности влечет?

Быть может, время, что проходит мимо?

Иль, как в любви, здесь свой особый счет

И это вообще необъяснимо?

Я спал на свежем клевере, в телеге,

И ночью вдруг почувствовал во сне,

Как будто я стремлюсь куда-то в беге,

Но тяжесть наполняет ноги мне.

Я, пробудившись резко и тревожно,

Увидел рядом крупного коня,

Который подошел и осторожно

Выдергивал траву из-под меня.

Над ним стояло звездное пыланье,

Цветущие небесные сады —

Так близко, что, наверно, при желанье

Я мог бы дотянуться до звезды.

Там шевелились яркие спирали.

Там совершали спутники витки.

А с добрых мягких губ его свисали

Растрепанные мелкие цветки.

В поэзии — пора эстрады,

Ее ликующий парад.

Вы, может, этому и рады,

Я вовсе этому не рад.

Мне этот жанр неинтересен,

Он словно мальчик для услуг.

Как тексты пишутся для песен,

Так тексты есть для чтенья вслух.

Поэт для вящего эффекта

Молчит с минуту (зал притих),

И вроде беглого конспекта

Звучит эстрадный рыхлый стих.

Здесь незначительная доза

Самой поэзии нужна.

Но важен голос, жест и поза

Определенная важна.

А утвержденья эти лживы,

Что вы исчезли в мире тьмы.

Вас с нами нет. Но в нас вы живы.

Пока на свете живы мы.

Девчонки те, что вас любили

И вас оплакали, любя,

Они с годами вас забыли.

Но мы вас помним, как себя.

Дрожа печальными огнями

В краю, где рощи и холмы,

Совсем умрете только с нами, —

Но ведь тогда умрем и мы.

Той давней, той немыслимой весной,

В любви мужской почти не виноватая,

У низенькой земляночки штабной

Стоишь ты, фронтовая, франтоватая.

Теперь смотрю я чуть со стороны:

Твой тихий взгляд, и в нем оттенок вызова,

А ноги неестественно стройны,

Как в удлиненном кадре телевизора.

Кудряшки — их попробуй накрути! —

Торчат из-под пилотки в напряжении.

И две твои медали на груди

Почти в горизонтальном положении.

В тот промелькнувший миг над фронтом тишь.

Лишь где-то слабый писк походной рации.

И перед объективом ты стоишь,

Решительно исполненная грации.

Мы помним факты и событья,

С чем в жизни сталкивало нас,

В них есть и поздние открытья,

Что нам являются подчас.

Но вдруг мы видим день весенний,

Мы слышим смех, мы ловим взгляд…

Воспоминанья ощущений!

Они нам душу бередят.

И заставляют сердце падать

Или взмывать под небеса,

И сохраняет их не память,

А руки, губы и глаза.

Эти крыши на закате,

Эти окна, как в огне,

Самой резкою печатью

Отпечатаны во мне.

Этот город под горою,

Вечереющий вдали,

Словно тонкою иглою

Прямо в кровь мою ввели.

Не ожидала никак,

Сон уже чувствуя в теле,

Стоя с подушкой в руках

Возле раскрытой постели.

Сильно светила луна.

Ярко белела рубаха.

Он постучал — и она

Похорошела от страха.

На том же месте много раз

Лопата землю здесь долбила.

Могила каждая сейчас, —

По сути, братская могила.

И крест буквально на кресте,

А коль учесть, что путь наш краток,

Обидно — жили в тесноте,

И вновь теснись внутри оградок.

Давно ль успели поместить,

Тревожат их на том постое.

И нам, живым, охота жить

Не вообще, а на просторе.

А если уж лежать во тьме,

За гранью выданного срока,

То под сосною, на холме,

Откуда все видать далёко.

Вспыхнувшая спичка,

Венчик золотой.

Маленькая стычка

Света с темнотой.

Краткое мгновенье.

Но явилось там

Неповиновенье

Вьюгам и дождям.

Ночи все бездонней,

Но опять, смотри, —

Домик из ладоней,

С огоньком внутри.

Где на перекрестках

Мрак со всех сторон, —

Сруб из пальцев жестких

Слабо озарен.