Советская поэзия. Том второй

О нет, не святые мы, не чудотворцы,

Не сказочных войск силачи-ратоборцы.

О наших делах говорят как о чуде,

Но мы только люди, обычные люди.

Лишь правдой сильны мы, лишь правдой земною,

Ее оценили мы жизни ценою.

До уровня солнца ее поднимая,

Мы знаем, что светит нам правда живая,

Что наши она озарила дороги,

Всем людям понятен язык ее строгий.

А ну-ка, противник, пылающий злобой,

Взглянуть нашей правде в глаза ты попробуй!

Любовь — это жгучее пламя тревоги,

Оно тебя жжет, но желанны ожоги.

Подальше уйдешь от огня — ты спасен,

Но этот, бездымный, что скрытно зажжен, —

Чем дальше, тем жжет он сильней, без сомненья;

От пламени этого нету спасенья!

Дошло предание до нас,

Что некогда гора Парнас,

Травой покрыта вечно юной,

Была священных муз трибуной.

Когда, в давно прошедший век,

Был первым древний мудрый грек,

Весь мир, который беспределен,

Внимал тому, что скажет эллин.

Но высох Греции родник,

Увял в ее горах цветник,

И утвердились в эти годы

Иноязычные народы.

Всех музыкой своей строки

Пленил волшебник Рудаки^{237}.

Слова сдались ему на милость,

Пред ним величие склонилось.

Могу ли я, простой таджик,

Судить, насколько он велик?

Но для певца, чья мысль блистала,

Трибуной Крыша Мира стала.

Случалось, что плут, применяя бесчестные средства,

Полмира захватывал сыну и внуку в наследство.

Другому и недра земные, и моря соседство,

Поместья, сады и поля доставались в наследство.

Случалось, что брат жаждал крови и гибели брата,

Как будто им было двоим на земле тесновато…

Но мне мой отец не оставил ни денег, ни клада,

А то, чему веса, и меры, и счета не надо.

Мне жизнь мою только отец мой оставил в наследство,

Велел он сокровище это беречь с малолетства.

Я именем честным отцовским клянусь, что отчизне,

Родному народу отдам я сокровище жизни!

Ты ищешь разум или радость? И то и это в нем найдешь.

Ты ищешь горечь или сладость? И то и это в нем найдешь.

Фарси, дари или таджикский — его как хочешь назови:

Он для меня язык искусства, неумирающей любви.

Не только материнской речью, с которой с первых дней знаком, —

Стал для меня он материнским, благословенным молоком.

Не назову его иначе, ища сравненья вновь и вновь:

Он материнская забота и материнская любовь.

Вот почему язык таджикский, с его певучей простотой,

Люблю, как смех подруги юной, как ласку матери седой.

Ты течешь на заре из улыбок цветов,

нежен, светел, прозрачен…

От пристальных глаз

ты мгновенно за камень укрыться готов,

как горянка, своей красоты застыдясь.

Золотой аромат источает волна!

О твоей чистоте надо ль спрашивать мне,

коль смешались в тебе все цветы и цвета?

Ты молчишь, сто мелодий тая в глубине.

Как ты сладок, какого изящества полн!

Ты игривей красавиц Дарваза^{238}, родник!

Я губами коснусь твоих ласковых волн

и из сердца печаль изгоню в тот же миг.

Я напьюсь и туда, где сухая земля,

унесу твою часть по наклонной тропе.

Я зеленым сияньем украшу поля,

друг всего молодого, в подарок тебе!