Советская поэзия. Том второй

Тень яблони

живет на красивом лугу.

Она дышит,

пугливо меняет рисунок.

Там же живет самшит,

влюбленный в луну,

одетый кольчугой росинок.

Цикады собираются оркестрами.

Их музыка

достойна удивленья,

и шепчутся с деревьями окрестными

около растущие деревья.

А к утру затихнет их шепот,

погаснет

и ветром задунется.

О, есть что-то,

безмерно заставляющее задуматься…

Двух миров я граница. Я двух мирозданий примета…

Отчего так страдаешь ты, сердце?

Солнце мертвых я, солнце лишившихся света,

воробьиное племя в лучах моих вздумало греться…

Набухает уснувшее семя травы корчиоты,

пар от вздохов земли проплывает…

Трав дыхание слышу, и вновь отчего-то

мое сердце страдает…

Спит под пенье ручья коростель. Уже позднее время…

Птичьим гомоном полнятся сизые дали.

С ветки розы отцветшей засохшее семя

воробьи поклевали…

Двух миров я граница. И все не найду я ответа:

отчего так страдаешь ты, сердце?

Солнце мертвых я, солнце лишившихся света,

воробьиное племя в лучах моих вздумало греться…

Твоим вершинам,

белым и синим,

Дарьялу и Тереку,

рекам твоим,

твоим солдатам,

статным и сильным,

а также женщинам,

верным им, —

мравалжамиер, многие лета!

Твоим потокам,

седым потокам,

твоим насупленным ледникам,

предкам твоим

и твоим потомкам,

их песням,

танцам

и смуглым рукам —

мравалжамиер, многие лета!

Твоим героям,

делам их ратным,

их вечной памяти на земле,

твоим языкам и наречьям разным,

лету,

осени,

весне

и зиме —

мравалжамиер, многие лета!

Горам и ущельям,

низу и долу,

каждому деревцу во дворе,

Волге твоей,

и Днепру,

и Дону,

Сырдарье

и Амударье

мравалжамиер, многие лета!

Твоим строителям неутомимым,

могучей

жизни

живой струе,

тебе, овеянной светом и миром,

тебе,

моей дорогой стране, —

мравалжамиер, многие лета!

Вы в сердце скал хоть раз взглянуть могли?…

Свечою там мерцает сокровенность,

там сплавились покой и мощь земли,

в одно слились бессмертье и мгновенность…

Великая душа таится там,

полна покоя, неподвластна страхам…

Но стоит прикоснуться к небесам

скале — и вмиг рассыплется все прахом…

Вы не взглянули в сердце скал? Во тьму?

Какую тайну крутизна скрывает?…

Прислушайтесь, как здесь земля вздыхает,

ран не показывая никому.

Кто б это вынес, если б не звезды?…

В пропасти эти кто, кроме ветра,

проникнуть может?…

Снег лепестковый, падая сверху,

сумрак тревожит.

Плавно цветочный сверху слетает

снег невесомый,

мшистые глыбы окутав, смягчает

мрак невеселый…

Кто-то звезду в высоте зажигает —

и до рассвета

свечкой горит она, тает, стекает

каплями где-то…

Кто бы иначе вынес — без света —

хлад этот мглистый?…

Благословим же звездочку эту,

луч ее чистый…

Шиповник в зарослях просвечивал,

и сумрак полон был тщеты…

Цветы ушли… Искать их нечего.

О, где же все-таки цветы?

Хребты белеют среди мрака,

в долине — все скупей лучи…

— О, не страшитесь, дети праха,

от рая у меня ключи! —

Мертво ущелье в лунном свете,

исчезли листья, словно дым…

О тайне рождества и смерти

гадает в тучах серафим,

с безрадостного неба вечером

с тоской взирая на хребты…

Шиповник в зарослях просвечивал,

и сумрак полон был тщеты.