Советская поэзия. Том второй

«На какой земле в серебре поля,

Золотые розы в каком краю?»

И отвечу я: «То моя земля»,

Укажу я сердцем страну мою.

«В сердце чьем гвоздики раскроют вновь

Свой бессмертный цвет — лепестки любви?» —

Спросишь ты, моя лань, моя любовь.

Я скажу: «То в сердце моем — сорви».

«Что на свете может смерть победить,

Что с душою слито — не оторвать?»

Кто б ни спрашивал, буду всем твердить:

«То любовь, Любовь, повторю опять».

«Где, В каком краю, в золотой весне

Человек, что роза, цветет, скажи?»

И отвечу я: «То в моей стране.

Лишь она дарует живую жизнь»

Без устали смотрел бы я

На твой расцвет, страна моя.

Хочу, чтоб видели, как днем,

Глаза и в сумраке ночном.

И день и ночь тобой готов

Я насыщать и взор в стих,

Моя отчизна, мать цветов, —

Цветущий сад надежд моих!

Затосковал орел над высью скал,

С небес своих спустился на утес

Взглянул на небо — вновь затосковал,

И сжалось сердце старое от слез.

«И небо тоже отнял человек,

Им завладел он, как землей внизу», —

Сказал он, и скатилась с черных век

Вдруг капля неба обратись в слезу.

«Наверно, скоро и твой час пробьет!» —

Взглянув на солнце, с болью молвил он…

А человек, пленивший небосвод,

Стремился к солнцу, мыслью окрылен.

Опускается в бездну старости мать,

Уж не рвать ей по склонам банджар-траву…

А в горах зеленеет весна опять,

Одевает вершины их в синеву.

Полечу я в родное гнездо скорей,

Прилечу я в Ширак быстрей журавля,

Наберу подснежников снега белей,

Все возьму, чем богата весной земля.

Догоню весну на горном лугу

И в объятья матери принесу.

Ну, а если этого не смогу,

Ей ребенок мой принесет весну.

Я — поэт. Я вечностью рожден.

Вскормлен я землей и небесами.

Звезд язык… знаком мне с детства он,

С птичьими знаком я языками.

Голубь мне садится на плечо,

Но, в любовь высокую влюбленный,

Я, всегда мечтавший горячо

Обласкать, как сына, мир зеленый,

Я, готовый плакать в три ручья

Из-за чьей-нибудь одной слезинки,

Я, не раздавивший муравья,

Я, на смерть восставший в поединке

Ради жизни, счастья и труда, —

Я кричу, как ласточка, кричу я,

Что тревожно вьется у гнезда,

Коршуна кружащего почуя…

Призываю: в сердце меч врагу!

Жизнь восславьте, зло сведя в могилу.

Смерть в уста поцеловать могу,

Но простить врагу — превыше силы!

Он хотел вселенную залить

Черной тьмой, воздвигнуть горы пепла,

Он хотел извечный свет убить,

Чтобы солнце на небе ослепло.

В сердце, превращенное в набат,

Бьет неумолкающая совесть.

Я кричу: нам гибелью грозят!

Встаньте все, к сраженью приготовясь!

Встаньте все — и Север, и Восток,

И вершины, и леса, и реки.

Смерть в уста поцеловать бы мог,

Но врагу я не прощу вовеки!

Я, не раздавивший муравья,

Я, скорбевший о цветке увядшем,

Я кричу — щадить врага нельзя,

Чтоб его не видеть детям нашим,

Чтобы, в мире уничтожив зло,

Мирно человечество цвело!

Лук украв у одних, у других каравай,

Мы бежали купаться к реке Арпачай

Иль бродили в горах по тропинкам лесным

И неведеньем счастливы были своим.

Мир кончался для нас за высокой горой,

Уходящее солнце влекло за собой.

Кто нам хлеба дает, кто доводит до слез,

Кто смеется, кто плачет — не знали всерьез.

Мы букеты цветов приносили с вершин,

Но не знали, в какой их поставят кувшин.

Очень мало мы знали о мире большом,

Горемыки, не знали о горе своем.

Хоть жилось нелегко нам, голодным, босым,

Мы неведеньем счастливы были своим.

У меня в глазах — свет весенних дней,

Я к высотам счастья шагаю — вверх!

По камням и по скалам взбираюсь вверх,

По уступам гор подымаюсь вверх,

По обрывам, по скалам, по кручам — вверх!

Счастье дальше звезд, путь к нему непрост.

Молод я! И мой конь молодой ретив…

Я не вижу скал на своем пути,

Я не вижу гор на своем пути,

Ни камней, ни круч на своем пути.

Надо мной гроза. Блеск слепит глаза.

Кто мне даст ответ — может, смерти нет?

Я, не ведая страха, взбираюсь вверх,

Я, не веруя в гибель, взбираюсь вверх,

Я — бесстрашный, бессмертный, взбираюсь вверх!

У меня в глазах свет весенних дней,

Но чтоб мне до вершины дойти своей,

Столько скал еще надо преодолеть,

Столько круч еще надо преодолеть,

Столько бездн и подъемов преодолеть!

Бурливы реки весенние, безудержны реки весенние,

И, рекам весенним подобна, лира звучит светло.

Радость раскованных рек в ее вдохновенном пении.

Буйное половодье, видать, и для сердца пришло.

Эти горы до неба — источник песен поэта.

И глаза твои, что, как небо, раскрылись вдруг надо мной.

Когда ты со мной, моя песня, — как выразить чувство это? —

То, кажется, крылья орлиные чувствую за спиной.

От любви моей всколыхнулись эти весенние реки,

И песня, подобно рекам, выходит из берегов.

Тысячи сокровищ дарю я тебе навеки,

Дарю тебе, дорогая, тысячи снов-жемчугов.

Лейся ж, волнуя и радуя, вешняя песня певца!

Словно незримая радуга наши связала сердца.

Не забываю звезд на небосводе,

Когда о взорах девушки пою.

Не забываю о другом народе,

Когда пою Армению мою.

Но лишь одной любви и песен мало,

Понадобится — голову отдам!

А если б снова вражья рать напала,

Я б тысячи голов срубил врагам!

Народам всем в душе найду я место,

Но в сердце сердца ты, родной народ!

В твоем же сердце, и большом и честном,

Всегда любовь к народам всем живет!

Маленькая, кроткая моя.

Просто — мать, каких не счесть на свете.

Не сравню родную с солнцем я, —

Тихим огоньком она мне светит.

Но когда внезапно на лету

Горе тучей солнце заслоняет —

Наступающую темноту

Огонек чуть видный разгоняет.

Маленькая, кроткая моя.

Просто — мать, каких не счесть на свете,

С горстку солнца вся-то жизнь твоя,

А душе и днем и ночью светит.

Мне природа бесценное детство дала

И назад отняла… Назад отняла…

Отняла лепестки моих глаз голубых,

Отдала синеглазым фиалкам их.

Отняла мой румянец, что роз алей,

Отдала его розам родных полей.

Отняла мою гибкость и стана красу,

Отдала их зеленым елям в лесу.

Звонкость смеха она отняла у меня,

Отдала ручейкам, что струятся, звеня.

Юность сердца взяла и весну бытия

И земле отдала… И состарился я.

Пусть бессмертное детство останется вам,

Нежным розам, фиалкам, родимым полям,

Вам — потокам и елям, шумящим во мгле,

И тебе — вечно юной, любимой земле.

Но за это всегда, с простодушьем детей,

Плачьте, пойте над тихой могилой моей!

С каждой новой весною цветя и звеня,

Приходите в мой мир, заменяя меня!

Вино — я друг веселой жизни,

Вино — спешу на торжество.

Один бокал весельем брызнет,

Но вредно больше одного!

Один хорош, не спорю,

Два — захмелеешь вскоре,

Три чарки — это к ссоре,

Четыре — всем на горе.

Всему должна быть мера, люди!

Не обижайтесь за совет,

Но и веселье в тягость будет,

Когда веселью меры нет.

Мне аромат цветка сказал:

«Вдыхай меня, ведь я уйду».

«Спеши, — плеск ручейка сказал, —

Пей из ручья, ведь я уйду».

Но я, вздохнув слегка, сказал:

«Не вы, друзья, а я уйду…»

Мне лучше бы птицей быть,

Горою, ущельем быть,

Чем в клетке твоей любви

Невольником жалким быть.

О война! Мы навеки

Злые руки отрубим тебе.

Будь же мир в человеке!

Земля! Обратись в колыбель.

Только злу, чтобы вновь не ковало оков,

Не оставьте и трех волосков!

Твори, творец, и помни век слова от всей души:

Твой камень в стройке применен и мохом не оброс…

Но камень родины моей ты, мастер, так теши,

Чтоб даже камень произнес: «Живи, каменотес!»