Советская поэзия. Том второй

Снаружи дома старого,

К Стене,

В морщинах и рубцах,

Лишенной окон, —

К слепой Стене

На внутреннем дворе

Прижалось время,

Прислонилась вечность.

Вкось указатель —

Молния ночная,

Стрелы неоперенной чернота

Преследует и гонит

Человека

Во тьму, в извечный страх, —

Чтоб возвратить

Назад

На несколько тысячелетий.

Стрела вопит истошно:

Нет ничего

И не было.

Вернись

В пещерный век, —

Тебе придется снова,

Ты должен будешь

Заново открыть

Все —

И топор,

И клинопись,

И бога.

РИСУЙ НА ЧЕРНОМ ВЫСТУПЕ СТЕНЫ

СВОЙ СТРАХ

В ОБЛИЧЬЕ ЗВЕРЯ

ИЛИ ВЫЙДИ

ЕМУ НАВСТРЕЧУ

И УБЕЙ ЕГО.

Вопит истошно

Молния ночная.

А рядом слово белое

Спокойно

Вещает:

РАЗМИНИРОВАНО.

Трудно

Уверовать душой в его реальность.

Оно такое белое,

Почти

Бессильное, как ЭТОТ

Вот ребенок,

Который в ЭТОТ миг

Среди двора

На ЭТУ Стену,

Как на доску в классе,

Внимательно глядит.

Потом подходит

И ржавой шляпкой старого гвоздя,

Осколком кирпича или гранаты

Вычерчивает первое, кривое

Аз, букву А.

Постигнуты азы,

Положено начало.

Ах, Эвклиды^{225},

Ньютоны, Лобачевские, Сократы^{226},

Все ваши параллельные прямые,

Параболы, трапеции, углы

И этот исполинский знак вопроса,

Стоящий перед миром,

2+2

Все это разве не следы усилий

Убить свой страх

В обличье Динозавра,

Которого никто еще не видел,

Но о котором каждому известно:

Он существует…

Серая Стена

Изрезанного трещинами крова,

Как старый холст экрана,

Год за годом,

Не избегая современных средств,

Жизнь человека

Излагает скупо.

КОНЕЧНО, МЫ НЕРЕДКО УСТАЕМ

И ЧАСТО ОШИБАЕМСЯ.

КОНЕЧНО,

ВСЕ ЭТО ТАК, —

НО ВЗГЛЯДЫ ОТ СТЕНЫ

НЕ ОТРЫВАЕМ НИКОГДА,

СТАРАЯСЬ

ПОСТИГНУТЬ ТАЙНЫЙ СМЫСЛ,

ПОНЯТЬ ЕЕ.

Была деревня — и деревни нет.

Ее сожгли живьем — со всеми,

Кто должен жить,

Кто должен умереть,

И с теми, кто на свет

Родиться должен.

Была деревня — и деревни нет.

Неправда!

Есть деревня эта.

Есть!

Она горит и по сей день,

Сегодня, —

И будет до тех пор гореть, пока

Те, кто поджег деревню эту, живы.

Так расступись, огонь,

Раздайся шире, пламя,

Дай мне взглянуть на тех, которые горят…

Вот парень… Разве он

Мне не сказал однажды:

— Мне эта жизнь нужна затем, чтоб мог я жить… —

Как много он хотел и как немного!

Мой брат, ровесник мой, и почему,

О, почему ты не сказал в тот день:

— Мне эта жизнь нужна, чтобы я мог бороться. —

Как горячо в моей груди!

Что там горит? Быть может, это сердце…

Гори, о сердце! Ты должно гореть,

Чтоб не сжигали никогда людей.

Дзукиец этот, он пахал в тот день,

Пар под озимые двоил напором плуга.

Его остановили. Борозду

Не дали кончить. Плуг, вонзенный в землю,

Так и остался в ней.

Но не ржавеет он,

Нет, не ржавеет, потому что в поле

Приходит еженощно тот дзукиец,

И, засучив дерюжные штаны,

Крестом он осеняется и пашет.

И протянулась эта борозда

От Пирчюписа к Панеряй,

От Панеряй к Освенциму, в Маутхаузен,

Она, как жизнь, длинна, та борозда,

И, как траншея жизни беспредельной,

Рвам смерти противостоит повсюду.

Пусть никогда не заржавеет плуг.