Советская поэзия. Том второй

Нет! Я видеть тебя не хочу!

Если очи станут искать —

Веки темные опущу.

А язык мой тебя назовет —

Я зубами его прикушу:

«Замолчи, не шепчи, сумасброд!»

Ну а если из сердца — крик?

Если сердце начнет тебя звать,

Как мне сердца унять язык,

Как язык мне сердца унять?

В дыму горючем горького прощанья

Твоей вины огонь гасила я.

Как часто ревность мучила меня.

Ее душила я без содроганья

В дыму горючем горького прощанья.

И этот дым клубился столько раз,

Что в нем огонь любви моей погас…

В хрустальной вазе на столе твоем

Стоят цветы, подаренные мною.

Ты не меняешь воду. День за днем

Они все ниже никнут головою.

И падают, как слезы, лепестки,

Касаясь чуть твоей сухой руки…

Не подарила жизнь мне стройности

Своих армянских дочерей,

Их черт печальности и строгости,

Очей, которых нет черней.

Но, чтобы мучилась и пела я,

А не ждала одних цветов,

Она дала мне очи пепельные —

Останки пламени веков…

Бездонны любви материнской глуби,

И ею не зря дорожат.

Но и медведица тоже любит

Глупых своих медвежат.

Ярок огонь сердец влюбленных,

И горек им ветер разлук.

Но ведь и голуби головы клонят,

Теряя своих подруг.

Но есть любовь в человечьих душах,

Которой в природе нет.

Это — родины свет зовущий,

Отчего дома свет.

Нет, не инстинкт и не сила крови

К высотам ее привели.

Долго пришлось за этой любовью

Странствовать детям земли…

Наверное, меня поймет лишь мать:

У материнских душ один язык.

Ступая тихо, чтоб не расплескать,

Стакан воды принес мне Араик.

Благословен труд материнский мой!

Всю жажду долгих лет в короткий миг

Я утолила этою водой,

Которую принес мне Араик…

Мой древний народ, мой мудрый народ,

С ореховым деревом ты сравним:

Ты в мира саду, средь горных высот,

Рос в самом конце, под ветром сухим.

Так мало земли под стволом твоим

И так распростерты руки ветвей,

Что падали век за веком вдали

Плоды, вскормленные кровью твоей,

На пыльные тропы чужой земли.

Смеюсь несдержанно и бойко,

Чтоб ты не видел, как мне горько.

Смеюсь, и больше ничего.

Смеюсь, чтоб ты за смехом этим

Не распознал и не заметил

Тревоги сердца моего.

Я легкомысленной девчонкой

Шепчу, шепчу себе о чем-то

И что-то вздорное пою.

Чтоб слез моих не мог ты видеть,

Чтоб невзначай тебе не выдать

Любовь мою!..

Здесь, в дремучей чаще, в сердце леса,

Землю изувечила война.

Но истлело ржавое железо,

Темная воронка чуть видна,

Вся позаросла травою нежной,

Старый дуб раскинул корни в ней,

И уютно, мирно, безмятежно

Белый гриб уселся меж корней.

Ель широколапая над краем

Прикрывает трещины земли.

Всюду, всюду, всюду — нет числа им,

Незабудки ярко расцвели.

Нет, мы не забыли, не забудем

Даже в этом полдне голубом,

Что земля цветет на радость людям.

Что земля цветет не ради бомб!

Да, я сказала: «Уходи», —

Но почему ты не остался?

Сказала я: «Прощай, не жди», —

Но как же ты со мной расстался?

Моим словам наперекор,

Глаза мне застилали слезы.

Зачем доверился словам?

Зачем глазам не доверялся?

Ты писем от меня не жди.

Мне трудно в письмах жить душою.

Огонь, бушующий в груди,

В них меркнет, слово в них чужое.

Как будто кто-то за меня

Писал их, избежав признаний.

Сердечного стыжусь огня,

Стыжусь рассказанных страданий.

Но таинство, но волшебство —

Поэзия — преград ей нету:

В ней, скрытое от одного,

Звучит, всему открыто свету.

От своей же силы я устала,

Так устала — больше не могу, —

И от славы, словно от обвала,

Я бегу.

Ты, как сын природы, простодушный…

Мне б горянкой робкой прикорнуть

У тебя под мышкою послушно

И всплакнуть…

Что ж, торжествуй! Ты одержал победу,

Зови меня послушною рабой,

Но ненадолго поддалась я бреду —

Безумью стать вдруг не самой собой.

Гляжу в твои глаза, — в них ночь беззвездна,

Я заплуталась в этой гиблой тьме,

Но выбраться мне из нее не поздно, —

Покамест я еще в своем уме!

Вот на лице твоем победы скука, —

Предшествовала ей всего игра, —

А на моем лице, ты видишь, — мука.

Что ж, торжествуй! Но как близка пора,

Когда я на тебя совсем бесслезно,

Не любящая, гордая, взгляну

И медленно пойду туда, где звездно

И мрак не застилает вышину.

На миг замедлив деловитый шаг,

Огромный город, вспыльчивый и властны,

К ее лицу подносит свой башмак,

Что чистила и украшала ваксой.

Как шаль ее старинная бедна,

Как пристально лицо над башмаками,

И чернота ее труда — бела

В сравнении с двумя ее зрачками.

О, те зрачки — в чаду иной поры

Повелевали властелинам мира,

И длились ниневийские пиры,

И в семь цветов цвела Семирамида.

Увы, чрезмерна роскошь этих глаз

Для созерцанья суетной дороги,

Где мечутся и попирают грязь

Бесчисленные ноги, ноги, ноги…

Что слава ей, что счастье, что судьба?

Пред обувью, замаранной жестоко,

Она склоняет совершенство лба

В гордыне или кротости Востока.

Я слабой была, но я сильной была,

Я зла не творила, а каялась долго,

Небрежно, небрежно жизнь прожила —

Подобно ребенку, царице подобно.

Мне надобно было воскликнуть: «Постой!

Продли мою жизнь! Дай побыть молодою!»

Сказала: «Ступай! Этой ночью пустой

Дай мне посмеяться над нашей бедою!»

Я верила чаду речей и лица,

Когда же мне в них обмануться случилось,

Сама отвела я глаза от лжеца,

И это была моя месть или милость.

Вовек не искала того, что нашла,

А то, что нашла, потеряла навеки.

Богатством утрат возгордилась душа,

Надменно отринув хвалу и наветы.

Я слабой была, но я сильной была,

Я зла не творила, а каялась долго,

Небрежно, небрежно жизнь прошла —

Подобно ребенку, царице подобно.

Та женщина, неведомая мне,

И по причине, неизвестной мне,

Так плакала, припав лицом к стене,

Беду свою всем телом принимая.

Внимала плачу женщины стена.

Я торопилась — дальняя страна

Меня ждала. Мой поезд был — «стрела».

Шла в даль свою толпа глухонемая.

Взлетел гудок. Стакан пустился в пляс.

Как бледный мим, витал во тьме мой плащ.

И вдруг огромный безутешный плач

Меня настиг средь мчащегося леса.

Печальный поезд сострадал ему —

Колесами, считающими тьму,

Он так звучал, внушая боль уму,

Как будто это плакало железо.

Болтался плащ. Приплясывал стакан.

О, спешка мира! Как рвануть стоп-кран?

Плач, как палач, меня казнил стократ.

Подушка сна была груба, как плаха.

Остановитесь, поезда земли!

Не рвитесь, самолеты, в высь зари!

Мотор столетья, выключись, замри!

Виновны мы в беде чужого плача.

Повремени, мой непреклонный век,

С движением твоим — вперед и вверх.

Стой, человек! Там брат твой — человек

Рыдает перед каменной стеною

И бьется лбом в затворенный Сезам.

Люби его! Внемли его слезам!

Не торопись! Пусть ждет тебя вокзал

Прогулок меж Землею и Луною.