Советская поэзия. Том второй

Вот мы с тобой и развенчаны.

Время писать о любви…

Русая девочка, женщина,

Плакали те соловьи.

Пахнет водою на острове

Возле одной из церквей.

Там не признал этой росстани

Юный один соловей.

Слушаю в зарослях, порослях,

Не позабыв ничего,

Как удивительно в паузах

Воздух поет за него.

Как он ликует божественно

Там, где у розовых верб

Тень твоя, милая женщина,

Нежно идет на ущерб.

Истина ненаказуема.

Ты указала межу.

Я ни о чем не скажу ему,

Я ни о чем не скажу.

Видишь, за облак барашковый,

Тая, заплыл наконец

Твой васильковый, ромашковый

Неповторимый венец.

Нет сил никаких улыбаться,

Как раньше, с тобой говорить,

На доброе слово сдаваться,

Недоброе слово хулить.

Я все тебе отдал. И тело

И душу — до крайнего дня.

Послушай, куда же ты дела,

Куда же ты дела меня?

На узкие листья рябины,

Шумя, налетает закат,

И тучи на нас, как руины

Воздушного замка, летят.

После дней обаянья,

После белых ночей

С этой книгой свиданья

Все нежней и горчей.

Это очень похоже

На ближайший отлет.

Гул винта, как по коже,

По обложке идет.

Средь вокзального быта,

Вся — поющая, вся

На скамейке забыта,

Остающаяся.

Не средь шумного бала,

А под вопли грачей

Ты меня испугала

Страхом юных ночей.

Невозможностью слиться,

Невозможностью взять,

И отдать, и открыться,

То есть все рассказать.

Невозможность явиться

И в любом пустяке

Невзначай воплотиться,

Как дано пустельге.

На скамейке, подмокшей

От весеннего льда,

Голос, не превозмогший

Красоты и стыда.

Это даже не слово,

Что в сердцах говорим.

Дивный слепок с чужого,

Населенный своим.

Когда я уронил себя

Лицом в ладони

При свете лампочки ночной

В ночном вагоне,

Когда я гордость потерял,

А ты не знала,

Наш паровик то в ночь нырял,

То в день вокзала.

Ребенок плакал в тишине,

Вдруг наступавшей…

Всей жизнью ты казалась мне

Моей пропавшей.

Когда я оторвал от рук

Лицо под утро,

В окне синело. Все вокруг

Шептало смутно.

Кондуктор шел. За ним вослед

Цыганок очи…

Мне было девятнадцать лет.

В такие ночи!

Одна сказала: «Слушай, князь,

Дай погадаю…»

Я улыбнулся, поклонясь:

«Уже все знаю».

И долго ей глядел вослед

Тепло и мудро…

Мне было девятнадцать лет.

В такое утро!

Не плакал мальчик на руках,

А, рот разиня,

Смотрел, как мчалась,

Вся в снегах,

В гудках,

Россия.

Шел день, наращивая пыл

От полдня к полдню…

Тебя, соседей позабыл.

Цыганку помню.

И самый юный в мире дождь

Исчез за первым поворотом.

И показалось: ты идешь

По тротуарам, как по нотам.

И я впервые ждал: тобой,

Тебе навеки посвященный,

Как переулок голубой,

Не камнем — лунами мощенный.

Был в лужах весь окрестный свет.

А их оставил дождик краткий,

Как перевернутый ответ

Под легкой детскою загадкой.

Ведь воробьиной тишины

Мерцала первая отрада.

Ведь больше не было войны

И было в мире столько лада.

И снова голубь ускользал

От голубей в иные сети.

И я тогда еще не знал,

Что нет единственной на свете.

Черные ветки России

В белом, как небо, снегу.

Эти тропинки глухие

Я позабыть не смогу.

С веток в лесу безымянном

Падает маленький снег.

Там, в отдаленье туманном,

Тихо прошел человек.

Между сугробами дровни

Прошелестели едва.

Белая ель, как часовня,

Ждет своего рождества.

Белые ветки России

В синем, как небо, снегу.

Эти проселки седые

Я позабыть не смогу…

Острое выставив ушко,

Белка, мала и бела,

Как часовая кукушка,

Выглянула из дупла.

Ничего от той жизни,

Что бессмертной была,

Не осталось в отчизне,

Все сгорело дотла.

Роковые изъятья.

Не назначенный бал.

Край светлейшего платья

Разве я целовал?

Как в иную присягу

На погибель и рай

Небывалого стяга

Независимый край…

Ничего от той жизни,

Что бессмертной была,

Не осталось в отчизне.

Все сгорело дотла.

Все в снегу, точно в пепле,

Толпы зимних пальто.

Как исчезли мы в пекле,

И не видел никто.

Я грущу о зажиме

Чрезвычайной тоски,

Как при старом режиме

Вашей белой руки.

Вспомнить — сажей несметной

Так и застится высь.

— Да была ли бессмертной

Ваша личная жизнь?

Есть ли Вечная запись

В Книге Актов благих?

— Только стих.

Доказательств

Больше нет никаких.

Упаси меня от серебра

И от золота свыше заслуги.

Я не знал и не знаю добра

Драгоценнее ливня и вьюги.

Им не надо, чтоб был я иной,

Чтоб иначе глядел год от года.

Дай своей промерцать сединой

Посреди золотого народа.

Это страшно — всю жизнь ускользать,

Уходить, убегать от ответа.

Быть единственным —

а написать

Совершенно другого поэта.