Советская поэзия. Том второй

Как несли его к нему в новый дом,

Как по улице проносили, —

Был веселый май, все дышало теплом…

А руки стыли.

Покрывала пыль перекрестка крест.

Старики жалели покойника.

Громыхал, трепетал, ошибался оркестр,

Играли школьники.

А когда миновали школьный сад,

Как антоновка — всех моложе

Подбежала одна, и сразу назад:

— Алексей Антонович, что же вы!

Не услышал он или сделал вид,

Что заснул, — высоко несли его.

Лишь рукой шевельнул, так шевелит

Осень сухими листьями.

У обочин шоферы затихших машин

В рукава сигареты прятали, —

Его ученики — все, как один,

А он — преподаватель их.

По хатам не ссорились мужики,

Стояли на улицах чинные.

А были его ученики

Старинные.

Ну а пьяница — тот хулиганил, галдел,

Такое при детях калякал, —

Увидел его и протрезвел

И, протрезвев, заплакал.

А герой-генерал, вся грудь — ордена

За подвиги боевые —

Прочитал телеграмму, побелел как стена

Впервые.

Скорбной вербой поник я и сам тогда.

Все напасти в душе подытожил,

Для чего к ним прибавилась эта беда,

Для чего, для чего, для чего же…

Как могли, наш учитель, вы умереть?

Были вы моей детскою верой,

Были другом моим и останетесь впредь

Образцом для меня и примером.

И хотя б в непогоду, хотя б в смертный час

Ливень лил, ветер выл не смолкая,

Но зачем, почему вы оставили нас

В удивительном месяце мае?

Он ответил:

— Дружок, не томись, не страдай,

На моей не терзайся могиле.

Потому-то и выбрал я месяц май,

Чтобы жизнью вы дорожили.

Ты — звездою… А я — кленом…

Ты — звездою…

Ах, когда бы и осталось так в веках!

И ходил бы между небом и землею

Белый ветер в самодельных сапогах.

А девчата из проектных институтов

Эти клены ставят в профиль и анфас.

Подровняют их, подпилят и подкрутят,

Как-никак, а есть порядок и… асфальт.

Все замерят, предусмотрят все детали,

Запланируют положенный газон,

Чтоб вдоль улицы колоннами шагали,

Чтоб не лезли, где не надо, на рожон.

А мы яростные песни в жизни пели,

И любили, и страдали от обид,

И детей своих сажали на пропеллер,

И срывались с предначертанных орбит.

Не печалься, дорогая! С небосклона

Ты склоняйся надо мною иногда…

Ты — звездою… А я — кленом…

Будут клены!

Только б ты не угасала, как звезда…

Глянул: белые лилии,

Белоснежные линии —

Я во сне?

Серебристою ниткою

Дали белые вытканы —

Выпал снег.

Тихо бродит безмолвие,

Дышит снегом приволье,

Дышит негой приволье,

Дышит вечностью даль.

Небо — выгнутым зеркалом,

Звезды — льдинками звенькают,

«Дзииь-дзинь» — тоненько звенькают,

Как на люстре хрусталь.

Я один.

Только след на снегу.

Только тени

белесые бегают

По библейской нетронутой белости,

Только иней смеется и ластится,

И к плечу прикасается лапкою…

Кто плечо мое трогает ласково?

Озираюсь —

лишь тени вокруг.

Только тень

белой белкою

бегает.

Скок на ветку

серебряно-белую,

Вверх и вниз,

Вверх и вниз,

Скок да скок…

Ветка с веткой.

А я одинок.

Белый ветер в сугробах нетронутых

Строит замок для фей зачарованных.

Они кружатся призрачно-белые,

И танцуешь ты

празднично-белая

Подарила мне взгляд

с белой лоджии,

И застыл я, навек завороженный…

Белый замок уплыл белым облаком,

Лишь осталась мелодия отзвуком.

Кружит снежною вьюжною ночью…

Белым-белая…

Как одиночество…