Советская поэзия. Том второй

На висках земли

Мы бьемся тревожными жилками.

Мы, как воины, полегли,

А стенами были живыми.

Это наш гнев

Стонет, окаменев,

Мы сгорели в огне войны,

Мы от гари и боли черны,

Мы хотели для вас тишины,

Люди…

Я — сын земли,

наследник хлебопашцев.

Вослед за солнцем

Долго мне брести.

Я был бы счастлив

зернышком упавшим

в земле отцов и дедов

прорасти.

Во мне одном

и быль ее, и сказка,

ее крыло

несет меня в полет.

Шлем космонавта

пасечника маской

мне кажется:

сосед качает мед.

Издревле человек,

дождавшись ночи,

в глазах пересыпает

Млечный Путь.

Но сердце

только о земле хлопочет,

и лишь земное

не дает уснуть.

Не спит земля,

мое благодаренье:

планеты-сестры

позывные шлют.

Чем выше в небо

тянутся деревья,

тем дальше корни

в глубь земли идут.

Утверждают историки, языковеды, ученые,

Будто есть языки, на смерть обреченные,

Будто как пережиток уже отмереть готово —

Колыбельная песня моя — белорусское слово,

Будто скоро при встрече

Таращиться немо нам.

Будто Неман и Нямунас

Будут единственно — Неманом.

Я мечтаю о дружбе великой, всеобщей людской,

Но не верю тому, что родные реченья лузгой

Отвеются от семян человечества,

Что прорастают в вечности.

Облетают по осени боры-космачи,

А весной разжимает листва

Свои кулачки молодые.

Если даже слово мое замолчит,

Не стать ему мертвой латынью.

Живые слова

Не будут утерянными,

Им вовеки не стать

Медицинскими терминами.

Каждое слово

Языка моего выучат снова,

Чтобы узнать по нему,

Как Русь моя, белая

От весенней кипени,

От костей и саванов гибельных

Над пауками свастик,

Вольной волей своей дорожила

И как с кровными сестрами

Крепко дружила.

Когда слово мое

Вольется в людской океан,

Оно на себя примет

Роль ручейка в Гольфстриме, —

Будет мне сердце греть

Возрождаемое снова и снова,

Мое вековечное

белорусское слово!