Советская поэзия. Том второй

Открытие книги,

Открытие мира.

Здесь все, что мне близко,

Что чуждо иль мило!

Из рода акынов,

Я весь на виду.

Я с неба схвачу, обжигаясь,

Звезду.

Робеть нам не надо:

Мосты меж веками

Ведь мы воздвигали

Своими руками.

С домброю отцов

Я из рода певцов.

Что песня? Крупица,

Лишь малая капля…

Но спит и в крупице

Начало миров.

Я, помню, был тогда беспечным малым,

Степей не понимал я до поры.

Томило солнце жаром небывалым

Родного края травы и бугры.

На облака глядел из юрты старой,

Той ночью звезды в очаге цвели,

А я лежал, смотрел на лунный шар я,

Крикун, счастливец, баловень семьи.

За волосы потеребив, к рассвету

Меня поднял тургайский ветерок.

И я пошел, пошел —

привала нету.

Путь неизвестен, и неведом срок.

Видать, в ходьбе тогда и возмужал я,

В кирзовые обулся сапоги.

И услыхал вдали размах пожара

И материнский голос: «Помоги!»

Надвинулась зима, крутила люто,

Разрывы бомб аукались в виске.

В запасе у солдата есть минута

И неприкосновенный клад в мешке.

Мы из оружья делали постели,

Друзьям безмолвным в верности клялись,

В сыром лесу о Щорсе песни пели, —

Нам песни эти по душе пришлись.

В душе солдатской силы жаркой много

Я умирал и поднимался вдруг.

От пули прервалась моя дорога,

Добрался до Берлина верный друг.

Как буерак степной — неровен, долог,

Так на руке, на левой, — шрам немой,

А в правой,

словно огненный осколок,

Все рыщет карандаш бессонный мой.

В ковыль с головою я канул,

брожу

по тургайским степям.

На каждую кочку и камень

я в детстве уже наступал.

По тропкам,

проложенным мною,

опять я хожу по утрам,

и прожил я вроде немного,

а многих

уже потерял.

Там, в домике маленьком белом,

бывала зимовка отца,

там пес его весело бегал,

лежала седая овца.

Отец мой был мудрый и добрый,

меня не ругал,

не корил.

Здесь в позе старинной, удобной

сидел он и трубку курил.

Кузнечики сухо порхали,

и шел я,

весельем гоним,

и шли по весенней прохладе

со мной Мирзали и Галим.

Мы, помню, смеялись,

дурили,

мы знали здесь все тайники…

Здесь люди проходят другие,

другие растут тальники.

Но кажется —

в дымке песчаной,

тяжелые плечи склоня,

отец мой, печальный-печальный,

сидит и глядит на меня…

В свои мысли уходит дорога —

Как до жизни веселой дойти.

И задумались рощи с тревогой

Все о том же — как петь и цвести.

Вот и птицы задумались к ночи —

Как бы им дотянуть до тепла.

Дни природы в тех думах короче,

Молчаливее дни и дела.

У меня друзей на земле

Много: душами широки,

Все поэты — в моей семье,

Побратимы-фронтовики.

Всюду встречу кого-нибудь,

Где бы ни был, опять найду

Друга, с кем начинали путь,

С кем сражались в одном ряду.

Но бывает — печальный час…

Что ж поделать! Удел таков,

С каждым годом — все меньше нас,

Побратимов-фронтовиков.

Но строка — словно грань штыка,

И в строю навсегда, крепки,

Служба мира

И служба стиха,

Побратимы-фронтовики.

Жалею вершины гор — за то, что они безмолвны,

Жалею волны — ведь бессловесны и волны.

Жалею небо —

как часто и неба не слышно,

Камни жалею —

веками молчат неподвижно…

Но просыпаются горы — гудит временами лавина,

И волны грохочут — став музыкой наполовину.

И небо

потоки свои прольет к пересохшей земле…

И даже морская скала

начинает звучать на заре…

Поэтому сам я, как горы:

грустный, большой.

И я, как летучие волны,

со взбушевавшейся душой!

Как потемневшее небо,

лью слезы, слезы лью я!

И, словно утес на взморье,

ввысь тянется мощь моя.