Советская поэзия. Том второй

Для тех, кто зарабатывает деньги,

и тех, кто зарабатывает славу,

и тех, кто зарабатывает женщин,

я умер.

Для тех, кто в чтении находит только скуку,

и тех, кто истину находит только в книгах,

и тех, кто пользы не находит в песне,

и тех, кто выгоду в стихах находит,

я умер.

Для тех, кто голосит о торжестве сознанья,

и тех, кто шамкает о смерти интеллекта,

и тех, кто превозносит чистый разум,

и тех, кто никогда не произнес: «Я не разумен», —

я умер.

Я умер.

Но как же тогда продолжаю любить потемневшую роспись,

скульптуры ольмеков и римлян, полотна японцев и эстов?

Любить всех, оставивших в камне

и в глине, в немеркнущих красках

глаза свои, руки и кровь?

Я знаю:

на тяжелой, влажной пашне,

на трещинах камней, на стоптанной дороге,

хранящей след животных и людей,

я оживаю.

В лиловой тишине, когда сзывают стадо,

в рассветном беге розовых коней,

в смоленых желваках натруженных уключин,

держа весло, лопату и перо,

я оживаю.

Когда учусь у пахарей и формул стремиться к точности,

и у ночных костров учусь добру, и открываю в песне

или картине слепок чьих-то рук,

я чувствую: не всякий смертный умер,

и я живу и мыслю вместе с ним.

Бессмертные, мы молча размышляем

о зарослях дождей и перелетах птиц,

о радующей тяжести пшеницы,

об узловатой речи рыбаков

и пенящемся говоре южанок,

о плитах Тоомпеа и валунах Байкала,

о тех, кто был, кто есть, и тех, кто будет.

И в смене смерти, роста и рожденья

я чувствую.

Я знаю.

Я живу.