Советская поэзия. Том второй

Я — дом пустой:

Входи хозяйкой в двери,

Я — парусник,

А ты — желанный берег.

Я — муки жажды,

Я — беззвучный крик

Потрескавшихся губ,

А ты — родник.

Тот, кто перевидел тыщи

И еще раз тыщи разных лиц,

Может не узнать кого-нибудь из близких

И пройти мимо.

А в чужие лица вдруг проникнет

И узнает,

Кто они.

Застрял ячмень в кукушкиной гортани,

Застыло в оторопи на поляне

Стволов кольцо…

Блиндаж… Как страшен он в лесном

покое —

Страшней безумного рисунка Гойи^{139}!

Как мертвенно безглазое такое,

Бетонное лицо!

Инициалов, тут переплетенных,

Сердец, амуровой стрелой пронзенных,

Не обнаружишь, сколько ни смотри,

Блиндаж безжизненный в песке утоплен,

И рот его застыл в квадратном вопле.

И мрак внутри…

Тут больше пулемет не застрекочет

И миномет в ответ не загрохочет,

Тут еле слышен тихий шепот почек,

Однако — чу!

Ты различаешь этот крик безгласный.

— Я мертв, я мертв! —

кричит блиндаж

безглазый. —

Но быть живым хочу!

Но быть как лес хочу!..

Паутинок в воздухе паренье.

Лет тончайших ниток или прядок.

Это словно мыслей сотворенье —

В воздухе летает их зачаток.

Горы валунов серы и мшисты.

Камень. Корень. И лесной шиповник.

Тишина. И так надежды чисты

На полях, и оттого светло в них.

Капелька росы в сосновых иглах.

Тишина. Безветрие. Мгновенье.

И весь мир вот в этой капле, в мигах, —

Мир и миллион стихотворений.

Капелька трепещет на иголке.

В трещину песок скользнул и замер.

Взвыл на взлете, пригибая елки,

Реактивный ястреб.

Вновь земля, пропитанная хвоей,

Тишины ненарушимой хочет.

Тишину мы охраняем с воем,

Если невозможно — молча.

«Мир неподвижен!» — клир провозгласил.

«Аминь!» — орало верующих стадо.

И Галилей, уже лишенный сил,

из пыточного взятый каземата,

пробормотал, что правду говорят,

не вертится… Но вдруг остатки крови

прихлынули к лицу, и вспыхнул взгляд,

и заявил он: «Эппур си муове!»[3]

…Теперь еретикам пришла пора кричать

о неподвижности планеты.

Толпа смеется. Клир кричит: «Ура!

В полете мир! Ему предела нету!»

Властителем мыслитель не судим —

тиранов вывели из обращенья,

но все же Галилей необходим,

чтобы напомнить про Земли вращенье.

ДОЖДЬ ТВОРИТ ЧУДЕСА

Дождь закроет цветы,

а зонты раскроет,

дождь умоет лица пожилых каменотесов.

Дождь сплетет волосинки

на моей груди обнаженной

с хохолками мха на стене городской.

ДОЖДЬ ТВОРИТ ЧУДЕСА

Дождь в рояль превращает

крышу и во флейту желоб.

Дождь не пропустит и церковь.

Дождь с травой перешепчется: тсс…

Похохочет с асфальтом.

ДОЖДЬ ТВОРИТ ЧУДЕСА

Дождь — эстет,

дождь заставит женщин

приподнять свои юбки,

чем красивей колени,

тем выше.

Дождь глупцу отольет: тсс…

На макушку.

ДОЖДЬ ТВОРИТ ЧУДЕСА

Дождь характеры завершает.

Дождь печальней печального, злого злее,

а веселого сделает веселее.

Дождь готовит людей для поэтов,

шелуху с них смывает.