Советская поэзия. Том второй

…Босым в то утро прибежал я в школу,

Хватил мороз, тропу оледенив,

И белокрылые роились пчелы, —

Пришла зима с гуцульских бедных нив.

Звенел звонок. По снегу необутым

Я шел домой, унять не в силах дрожь.

Казалось, шел я годы — не минуты,

И каждый шаг был — как с ножа на нож.

…Когда тот путь сегодня вспоминаю,

Гуцульщина мне видится в былом,

Что прямо к Сентябрю сквозь даль без края

Идет в слезах по снегу босиком.

Зачем ты мной пренебрегаешь,

На мой поклон не отвечаешь,

Когда тебя встречаю я?

Ведь если любишь ты другого

И моего не слышишь слова,

Признайся мне, любовь моя!

Чтоб сердцу с горя не разбиться,

Ему дам крылья голубицы, —

Пускай взовьется в вышине.

Оно с моим страданьем — знаю —

К родному устремится краю,

К моей карпатской стороне.

За голубым далеким кряжем

Все матери моей расскажет…

Найдет такое зелье мать,

Что быстро исцеляет рану…

И больше я тебя не стану

Ни в снах, ни наяву встречать.

Я от земли неотделим, —

Пахал отец мой эту землю.

Я силу от нее приемлю

Поющим существом своим.

Я рос в родимой стороне,

Как в поле колосок зернистый,

Могучий телом, духом чистый, —

Ведь кровь земли моей во мне.

Мое зерно — слова мои.

Коль их возьмут на сев весенний,

То ждут меня и воскресенье,

И света вешние ручьи,

И урожайной славы час.

Но не хотел бы лучшей доли,

Когда бы их на хлеб смололи

Народу моему хоть раз.

Поэзия, назначено тебе

Ответить сердца слабого мольбе,

Подругой в трудной сделаться судьбе,

Оружьем, побеждающим в борьбе.

Отдать народу правду слов своих,

Свет новых дней провидеть, славить их,

Быть вдохновеньем в битвах трудовых,

Хранить любовь и ненависть живых,

А мертвых славу сквозь века нести.

Ты ж в лавке, вижу, вся в пыли…

Хотел к тебе я подойти

И поклониться до земли.

Но присмотрелся ближе я —

Это не ты, лишь тень твоя!

Люблю я жизни быстрину,

Что так стремительна, бурлива,

И я не прячусь в глушь залива,

Где сор и пена, ил по дну.

На быстрине так трудно плавать —

Волна бросает, сносит, рвет.

Кто прозябает, не живет,

Пускай глухую ищет заводь!

Там на гнилом и вязком дне

Жабье от страха замирает,

А быстрина плоты качает,

Форель играет в быстрине.

Затем с годами мускул туже,

Затем поет душа моя,

Чтоб там, где побыстрей струя,

Мне плыть, а не валяться в луже.

Я славой век не обольщусь,

И гниль мещанского болотца —

Клянусь! — вовеки не коснется

Моих светлейших, чистых чувств!

Он в трещину глухой скалы гранитной

Воткнул березовый засохший прутик

И наказал до тех пор поливать,

Пока не вырвется росток зеленый

И не ухватится когтями почек

За утреннее солнце деревцо…

И, словно крошка соляного камня,

Вода блестела у подножья кручи;

Я посмотрел, и показалось мне:

Слизать ту воду сможет и косуля.

Да разве этот родничок способен

На голых скалах возродить леса?

Он угадал тотчас мои сомненья,

Спросил меня, что вижу я в кринице.

И я сказал, что вижу неба синь.

Он улыбнулся мне: «Какого неба?»

«Того, что здесь, над нами», — я ответил.

«Нет, — крикнул он, — мы видим здесь надир!

Не дар дождя — в гранитном блюдце влага,

Здесь — посмотри! — земля насквозь пробита,

Воды тут хватит целый мир залить!

Тот родничок — поэта вдохновенье.

За то, что ничего в нем не увидел,

Ты в жилы камня кровь свою вольешь,

И никогда об этом не узнают.

Ведь не расскажет дерево немое,

Чем век его питала глубь земли.

Вот так и стих. Никто тебя не спросит,

Из радужного света вдохновенья

Или из тьмы твоей он крови рос!»

Сквозь униженья дым она прошла,

Отвергла стыд по приказанью сердца,

И мне любовь так нежно принесла,

Как мать приносит своего младенца.

Но на руки не взял я малыша —

Меня пугала одержимость эта.

Сверкнула совесть острием ножа —

Зачем я у нее просил совета?

Я зарыдать от радости не мог,

Не смел сказать, что долга не нарушу.

И слово «нет» вонзил я, как клинок,

По рукоять в безропотную душу.

Я знал, что сердце не простит мне зла,

А разум будет защищаться громко.

Она ушла и скорбно унесла

Свою любовь, как мертвого ребенка.

Я не кричал: «Любимая, вернись!»,

Я не молил, чтоб чудо победило.

Мне к горлу правда прыгнула, как рысь,

И в озлобленье за неправду мстила.

Летят по полю белы кони —

Ветров январских табуны.

Мороз привстал на подоконник

И на стекле рисует сны.

Не сном ли стало то оконце

С деревьями чужих сторон,

Где в темя бьет жестоко солнце,

Где не бывал вовеки он?

Снег летит, как день, как век…

В поле — след, над ним — метели.

Шел сквозь вьюгу человек,

Пробивался к дальней цели.

И прошел, а снег метет, —

Тонут в нем следы людские…

Оставляет след лишь тот,

Вслед за кем идут другие.

Зима, словно античный храм,

Легла руиной перед нами.

Открыты водам и ветрам,

Столбов и стен крошатся камни.

Разрушен мраморный порог,

Прозрачны плиты льдин, как сети.

И постепенно тает бог,

Которого лепили дети.

Заходит солнце в золотых лесах.

Пылают смолы на стволах, как маки,

И, как ручей весенний в буераке,

Сверкает кромка тучи в небесах.

День подает мне огненные знаки,

Но ночь, как взрыв, клубится на горах,

И кажется, что взор твой только прах,

Бесследно исчезающий во мраке.

Нет, сохранят и звезды и цветы

След твоего пылающего взгляда,

Коль он омыт слезами доброты.

Но, если жжет не пламень звездопада,

А ненависть и злобная досада

Твой дух, — страшись грядущей темноты!