Советская поэзия. Том второй

Есть сказка, что реки проложены птицами:

Копали они и потом, говорят,

Мешочки с землею несли вереницами

И, высыпав землю, летели назад.

А каня^{40} над ними глумилась, смеялась,

И птицы послали проклятие ей.

Так каня с тех пор без воды и осталась:

— Пить-пить! — она просит до нынешних дней…

И в знойную пору, палима лучами,

Той редкою каплей она и живет,

Что тучка, дождем прошумев над лесами,

С далеких небес иногда ей пошлет.

Окончу я дело, которое начал, —

Я камни дроблю, разгребаю пески.

Под смех ожидающих легкой удачи

Копаю я русло своей реки.

И, в недрах струю обнаружив упрямую.

Хочу, чтоб она разлилася волной —

Не Волгой широкой и даже не Камою —

Хоть Беседью б только — моею, родной.

Я жажду работы и думаю часто,

Окончивши честно свой день трудовой,

Что жить невозможно, как каня несчастная,

Одной только каплей воды дождевой.

Есть на северо-западе русское место Лажины.

Как у нас в Беларуси,

Там вербы растут и рябины.

Там желтеют

Болотные ряски.

Как в Беларуси,

Там ржавеют

Фашистские каски,

Как в Беларуси.

Там могила есть братская рядом с деревней Лажины,

Белорусские парни

Там головы честно сложили.

Мы без слез их хороним

И помним

О клятве своей неизменной.

Наши слезы стыдятся

Винтовок и касок военных.

Мы не плачем, хоть знаем: не просто солдатские кости

Прячем мы под холодный песок на печальном погосте.

Сыплем землю на руки, которые сына носили,

Сыплем землю на ноги, что землю свою исходили.

Ноги просятся встать, их дороги войны не согнули,

Но вогнали в могилу

Их силу

фашистские пули.

Руки просят обнять

Еще сирот своих ненаглядных,

Но уже не подняться, не встать

Им из братской могилы прохладной.

Хоть и эта земля принимает их с воинской честью,

Но хотят они видеть хоть горстку земли из Полесья.

Только где ее взять?

Как они Беларусь покидали,

То в дорогу с собою

Мешочки с землею не брали…

Что им горстка земли, если вся им нужна непреложно,

А в мешочке дорожном

Вместить ее всю

Невозможно.

Ты попробуй в дорогу забрать те поля, те луга и криницы,

Пущи те, что лишь в сердце, лишь в сердце сумеют вместиться.

Беларусь моя, как же хочу тебя видеть я снова,

Весь чабор твой и вереск лесной,

Чуять запах сосновый…

Сердце просит в пути повстречаться

С тем, что с детства любили;

Я тумана хочу наглотаться,

И ветра родного,

И пыли,

Наглотаться хочу за себя и за них.

Им не встать — их песок засыпает;

Мне небес не хватает твоих,

Мне твоей синевы не хватает…

Мы друзей засыпаем землей —

Ленинградцы, татары, узбеки —

И клянемся,

что кровью чужой

Вспоим мы белорусские реки.

Мы салют отдаем,

помним клятву свою неизменно,

И не плачем мы —

слезы стыдятся доспехов военных.

Стоит она возле ограды

Одна на погосте.

Осколки фашистских снарядов

Оставили след на бересте.

Стрелял чужеземец, но чудом она уцелела,

Стоит она, словно девчина на месте расстрела.

Не плачь же, утри свои слезы,

Березка!

Над светлой рекой заплети свои косы,

Березка!

Тебя не убили, тебя не угнали в неволю,

Расти же на радость и людям, и тихому полю.

Я покидал родимый край,

Где жил юнцом счастливым:

Пришел мой срок сказать «прощай»

Своим лесам и нивам.

Вослед мне долго шли поля,

Луга родного края,

Как молодого журавля

К отлету провожая.

Огни окошек мне вослед

Мигали вдаль с тревогой:

Я отправлялся в белый свет,

В безвестную дорогу.

Земля шептала мне:

— Лети,

Мой молодой, да ранний!

Кто знает, сколько на пути

Ты встретишь испытаний.

Они идут за рядом ряд —

И труд, и кровь сражений…

Лети!

Дороги нет назад —

К родным кустам сирени.

Вдохнул я воздуха высот,

Мечту сроднивши с былью.

В далекий путь, в большой полет

Дала мне юность крылья.

В трудах суровых на войне

Я закалил терпенье.

И ничего, что, может, мне

Огнем хватило перья.

Где ни проехать, ни пройти,

Я полз по глине взрытой…

Я не жалею. Десяти

Небитых стоит битый.

И если б даже там песок

С землей меня накрыли,

И то бы, кажется, не мог

Своих сложить я крыльев.

Я б пожелал еще познать

Одно из испытаний:

Из мертвых встать, — хоть трудно встать, —

Рассвет увидеть ранний.

Подняться, встать, прозреть опять,

Умыть лицо водою

В ручье лесном, чтоб не пугать

Людей землей сырою.

И вновь рвануть, чтоб ветер в грудь,

Чтоб снова — впрок усилья…

…Смелее — в путь, и в путь, и в путь! —

Затем даны мне крылья.

Коммунисты — это слово крепче стали,

Коммунисты — это слово, как набат.

Маркс и Энгельс нам такое имя дали

В год рожденья наш — сто лет тому назад.

И хотя сто лет назад нас было мало,

Вышли мы на правый бой, на смертный бой.

Мы копаем — с песней — яму капиталу,

Пусть стучит земля по крышке гробовой.

Нет, не верим мы ни в бога, ни в молитвы,

И не знаем мы иных священных слов,

Кроме лозунгов, сзывающих на битвы,

Кроме песен, от каких вскипает кровь.

Поднялись мы в высоту, полны отваги.

Коммунизма даль, к тебе сердца летят.

Крылья наши — это огненные флаги,

Гнезда наши — это камни баррикад.

Коммунисты — это Ленина солдаты,

Пусть трепещут все тираны и цари —

Мы вписали знаменательные даты

Кровью собственной во все календари.

В грозных битвах мы не дрогнем от ударов,

До конца за наше дело постоим,

Знамя красное бессмертных коммунаров

Для полета нашей смене отдадим.

Так и я отдам в наследство — дар заветный —

Жар борьбы, который в сердце берегу.

Коммунисты!.. Этот клич на бой победный

Без волненья повторять я не могу.

Этим словом, самым верным, самым чистым,

Самых близких называю не один.

Я хочу, чтоб назывался коммунистом

Сын родной мой и родного сына сын.

С каждым годом все сильнее над планетой

Наше солнце разгорается во мгле,

Скоро будут называться — знаю это —

Коммунистами все люди на земле.

Покинув берег, первый шторм я встретил

На третий день. Метался влажный мрак.

Для вдохновенья флагам нужен ветер,

А мне для вдохновенья нужен флаг.

Не тот, однако, что на милость стужам

Сдается, встретив непогодь и тьму.

Ни перед злом, ни перед равнодушьем

Я белый флаг вовек не подниму.

Ни перед бурею неудержимой,

Ни перед смертью, ни перед любимой,

Когда она меня не моряком

Захочет видеть, а своим рабом.

Пускай бушуют волны. Вызов смелый

Бросаю я, взметнув навстречу им

Немеркнущий багряный флаг. А белый —

Я оставляю недругам своим.

Я трижды побеждал судьбу,

Я трижды, вытянувши руки,

Лежал в постели, как в гробу.

Я знаю, что такое муки.

Чуть слышный сердца перестук…

Болезнь крестами отмечала

Все сбои ритма — вехи мук,

Она почти погостом стала.

Я умирал и воскресал,

Очнувшись, молча ставил точку

И смерти под ноги бросал

За костью кость — за ночью ночку.

Потом, зимы осилив тьму,

Я встал, весны услышал звуки.

Они всегда слышней тому,

Кто знает, что такое муки.

Не горько и в гробу лежать,

Когда иссякли силы в теле,

А горько, если мир опять

Застонет в смертной той постели.

Вкруг солнца снова я лечу

В сплошном вращении событий.

Я самого себя хочу

Продолжить на земной орбите.

Еще один, другой виток…

Кружись по правилам науки,

Земля — любви моей исток!

Я знаю, что такое муки.

Рожденный заново на свет,

Я палкой, непривычно робок,

Нащупывая нити тропок,

Пишу тревожный свой завет.

Пишу: «Не для того, поверьте,

Я встал, чтоб тлением дышать,

А для того, чтобы опять

Следить за происками смерти».

Пишу, свидетель многих бед,

Сиротских слез, войны, разлуки, —

Да будет счастлив белый свет!

Я знаю, что такое муки.

Заглох тот дом, что был моим гнездом,

Что вывел в мир и радость и беду мою.

Не вечно все под месяца серпом,

Хоть вовсе и не жнет он… Так я думаю,

Шагая по проселку с посошком.

Мой след, полсотни лет тому назад

Друживший с тропкой школьною, беспечною,

Зарос травой зеленой… И, конечно, я

Не попрекну траву. Она, сердечная,

Тут ни при чем. Я травам с детства рад.

Электростанция над речкой синею

С былою мощью в сорок киловатт

Не светит больше. Годы так летят,

Что, кроме мачт высоковольтной линии,

В ее судьбе никто не виноват.

Комбайн — властитель в мире полевом —

Привел серпы к полнейшей непригодности.

Не вечно все. Хоть конь и полон гордости,

Но ведь и он во власти безысходности —

Вчерашний всадник нынче за рулем.

Все изменилось — луг мой, лес мой лиственный,

Старею я. Здесь нет вины ничьей.

Так пусть плывет над местностью моей

Серп месяца, — давно уж не таинственный! —

Единственный на жатве наших дней.